В запасе вашего размышления всегда есть величины, которые вам пока недоступны: они закодированы, они состоятся в некоей вспышке там, впереди. И редким авторам удаётся эти, казалось бы, недосягаемые величины вместить в текст — исподтишка, еле заметными мазками, в полутонах. Именно такой пишущий, создавая текст, продаёт будущее. Или дарит — тут уж всё зависит от розы ветров обстоятельств.
Я сегодня — дарю.
Случилось это, братцы, на Арбате девяностых годов; вычитав несвежей прессы и сняв временное правительство (плёнка кончилась... а правительство то кончилось через пару недель), я в три часа пополудни парковал белые "Жигули" на углу Денежного; заехал в чей-то человечий бок дверью, выходя из машины (ну, бывает... не увидел помеху слева); чей-то бок обиженно рявкнул и обречённо — именно так: обречённо — поплёлся в арбатские дворы. Мимо гоготавших молдавских рабочих, уже заложивших на зиму достаточно кирпичей и водки, — и этому обстоятельству весьма довольных. Стукнутый "Жигулями" доковылял до угла дома и скрылся, судорожно рассовывая по карманам авуары подозрительно пёстрой расцветки (позже выяснилось — конфетные фантики), и вот в эту каплю всё вдруг сложилось: и его кривая походка, и старенькая ветхая курточка явно с чужого плеча да в дырках (в такой впору влюбиться в смерть), и рваные ботинки — именно в таких уходят, чтобы уже никогда не вернуться; и да, главное: полные жуткой безнадёги глаза, которыми он принялся меня виноватить; да, я их видел всего секунду, но понял моментально: жертва автомобильной двери начала меня виноватить, и самой жертве от этого шага стало стыдно. Даже спина выражала стыдливость. Я понял, что только что ударил бомжа.
Бесправного и безответного.
Ча́янно, нечаянно — не суть.
Ударил ребенка. А ребенок — вы не читали об этом в спецлитературе? — после покушения рукой или ремнем не думает, что его только что отлупили. Нет.
Ребенок уверен, что его только что убивали маленько.
...Бросился искать в арбатские дворы; тут живет моя школьная подруга, за домиком Пушкина, и закоулки я знаю хорошо. Обнаружил бомжа за детской площадкой, точнее — даже не собственно бомжа, а его навсегда удивленный к появлению человека взгляд.
Он сидел на скамейке и смотрел в каменную арку-полутрубу, откуда должен был появиться обидчик.
Я появился. Присел рядом и спросил, как его зовут. Оказалось — Гена.
Через пять минут Гена уже читал мне стихи. Потому что он их знал. Много. Читал, а точнее выкашливал Вознесенского:
Ржёт похабнейшая эпоха,
У нее медицинский бзик.
Ей с наивностью скомороха
Покажите язык!
Монстры ходят на демонстрации,
Демонстрирует блядь шелка.
А поэт — это только страстная
Демонстрация языка…
Гена родился после войны. В 1956 году бандиты убили его отца и деда, а младенца соседки — за отказ сотрудничать с любителями воли — скинули в колодец. В четыре года Гена пошёл батрачить, вариантов не было — умер бы от голода. В десять каким-то чудом, посмотрев на бесполезные холмы, черёмуху и яблони, подался в школу; потом — в художественное училище. В начале девяностых, пока все перестреливались и дискутировали о новых возможностях времени, черные риэлторы отобрали у художника Гены квартиру, и бездомный подался на последние гроши в Москву, на Арбат — рисовать портреты. Провинциальный интеллигент — как и положено в вертепе — с арбатской мафией не ужился; его несколько раз били смертным боем, сломали руку, и художник уверовал, что сказки со счастливым концом — это враньё, потому что именно под конец сказки неведомый, всемогущий автор спускает на человека дикого зверя, и зверь рвёт человечье будущее в клочки.
Так Гена и бомжевал до белой жигулёвской двери, и боль заменяла ему любовь, а холод заменял пищу.
И начали мы с того, что с компанией университетских друзей загребли Гену в Сандуны. Пока художник стеснялся белой простыни и вертел головой в поисках нагих женщин, с нарочным привезли одежду: знакомый доцент МАИ как раз распродавал своё московское житьё в преддверии житья американского. Через месяц мы сняли Гене комнатушку в Домодедово, и на день рождения подарили холсты, мольберт, краски и всяческие художественные причиндалы; день рождения, между тем, Гена мог справлять уже совершенно официально: выправили паспорт, причём к процессу фотосъемки Гена отнёсся крайне придирчиво.
Первую нарисованную картину Гена подарил мне. Это было дерево, если не ошибаюсь — ива. Я не разбираюсь в живописи — бог лишил меня способности оценивать графику, но ива показалась мне прекрасной.
А через год человек Геннадий, боявшийся ранее и жизни на свету, и жизни в темноте, уехал в старинный русский провинциальный город, обвенчался там в пух и прах на учительнице младших классов средней школы и устроился в школе поюжнее на работу — учителем рисования. Он так и отвечал на вопрос, почему именно эта школа: "Она, Лёва, в городе южнее... Теплее там, честное слово. Снег раньше тает".
Однажды я заехал к нему посмотреть акварель. Акварель была воздушна. Гена аккуратно завернул рисунок в тряпочку (у него привычка — заворачивать холсты в тряпьё) и внезапно сказал:
— Знаешь, а я ведь хотел тебя убить тогда.
От неожиданности я на удивление быстро перебрал варианты. Вариантов было много. Поэтому я уточнил:
— Когда?
— Да когда ты из арки появился, на Арбате этом, — улыбнулся художник. — Я подумал, что если ты сейчас подойдёшь и скажешь что-то типа "Какого фига ты под машину лезешь, бомжара!", я тебя убью. У меня с собой был нож. Я бы тебя зарезал и позвал бы милицию. Потому что устал. Знаешь, что в России плохо? Быстро устаёшь. С большими деньгами, с маленькими, не важно. Здесь после сорока лет все — уставшие... А ножик тот я тебе подарю. Знатный ножик, пригодится.
Я промолчал.
...А вскоре у Гены родилась дочь. Назвали Машей. Сейчас Маша — студентка испанского университета. И буквально за месяц до того, как я написал эти строки, мы с Марией Геннадьевной в старинном каменном баре в Таррагоне до хрипоты спорили о том, что же входит в хмели-сунели и почему Rioja красное сухое — это штамп для туристов. Машка вопила, что дело не в Гранача или Темпранильо, а в том, что мне сказали "Только Rioja!" — и я доверчиво повёлся.
А художник не может вестись на штампы.
Чёрт его знает. Может, она и права.
___________________________________________
Блог поддерживает бренд Bellington, перый в мире доступный анатомический рюкзак с анатомической рамой из углеволоконного нанокомпозита. Городские рюкзаки и рюкзаки для путешествий. Гарантия 5 лет.